Патриарх и перемирие. Зачем РПЦ призывала к прекращению огня

Фото: YURIY DYACHYSHYN/AFP via Getty Images

Александр Баунов

Предложение о рождественском перемирии обслуживало ту кремлевскую картину мира, где есть хорошее, потенциально свое украинское население и есть армия украинских националистов, которая его оккупирует. Эта картина уже доказала свою несостоятельность, но Путин очевидно за нее держится, потому что без нее теряет тот самый исторический титул, к которому стремится — объединителя земель

Из новостей первых новогодних праздников войны странно выделяется предложение московского патриарха о рождественском перемирии. Выделяется оно тем, что не вписывается в привычный ряд «уничтожили, поразили, мобилизовали, наградили, убили». А странно — потому что исходило от человека, который долгое время благословлял войну.

Если, как пишет патриарх, «междоусобную брань» надо прекратить хотя бы на Рождество, то в ней нет ничего хорошего. Но тогда к чему были его благословения? Да и слова «междоусобная брань» звучат неприятно не только для украинцев, но и для российских воинственных патриотов — какая еще междоусобная, если это священная война за правое дело? 

Просьба о перемирии была обращена «к обеим сторонам», но поскольку патриарх своей поддержкой войны сам поставил себя на одну сторону, то его выступление по инерции читается как обращение одной стороны к другой. В отношении Украины патриарший призыв, похоже, пытается нащупать раскол между украинской армией и гражданским населением. Ведь если в положении украинской армии с осени мало что изменилось (оно даже улучшилось из-за сокращения фронтов и успешных контрнаступлений), то положение украинского обывателя, которого российские бомбардировки часто оставляют без света, воды, тепла и транспорта, — стало заметно хуже. 

«Мы хотим вам мира, — говорит от имени атакующей России патриарх, — это ваши военные хотят, чтобы по вам стреляли». В каком-то смысле целью обращения был отказ от него украинской армии и политиков, чтобы прийти с этим отказом к украинскому гражданскому населению. 

Предложение о рождественском перемирии в этом отношении обслуживало ту кремлевскую картину мира, где есть хорошее, потенциально свое украинское население и есть армия украинских националистов, которая его оккупирует. Эта картина уже доказала свою несостоятельность, но Путин очевидно за нее держится, потому что без нее теряет тот самый исторический титул, к которому стремится — объединителя земель русских.

Если по ту сторону фронта не наши, захваченные чужой армией, властью или пропагандой, то он не объединитель своих земель, а завоеватель чужих, что в некоторых системах координат тоже почетно, но в целом гораздо более сомнительно и, судя по всем высказываниям, не соответствует его собственному взгляду на личное место в истории.

Бомбардировки ТЭЦ — это попытка искусственно создать ситуацию, когда народ за мир и уступки, а армия против, раз уж Кремлю не удалось обнаружить ее естественным путем в украинском социальном ландшафте. А предложение о рождественском перемирии — попытка эту ситуацию использовать.

Таким образом, обращение патриарха, адресованное вроде бы украинцам, на самом деле, как и почти все в России, адресовано самому Путину и направлено на то, чтобы обслуживать его взгляд на реальность.

Поскольку у Путина и только у него есть власть прекратить огонь хотя бы на час, а у патриарха нет, предложение о рождественском перемирии очевидно согласовано с президентом, а то и вовсе сделано по его прямому поручению. В этом случае патриарх в очередной раз выступил исполнителем поручений государственной власти.

И действительно, в необычайно кратком предложении патриарха о перемирии нет ничего, что могло бы хотя бы отдаленно звучать как укор российской армии и ее главе и конституировать духовную власть в роли независимого миротворца или даже критика и контролера светских властей на предмет соблюдения христианской гуманности.

Русская церковь пропагандирует именно эту свою роль в истории, но в современности от нее весьма далека. Такая формулировка призыва патриарха была лишь попыткой выгодно подсветить миролюбие и гуманность российского лидера на фоне его врагов.

Была у обращения и другая, более отдаленная цель — пропагандистки подготовить возможную попытку нового российского наступления, решение о котором не принято, но, очевидно, обсуждается. Мол, мы миролюбиво предложили, а вы воинственно не захотели, так вот вам меч вместо оливковой ветви.

Наконец, — и здесь выглядывает определенная политическая субъектность патриарха — это попытка поддержать УПЦ МП в период гонений на нее, новых законов и конфискаций. Показать, что не только многие епископы УПЦ могут быть на стороне украинского общества, но и сам предстоятель в Москве ему не враг. 

Отсюда формулировка о «сторонах междоусобной брани», неприятная не только украинцам, но и сторонникам войны в России. Неприятная по одной и той же причине: в таком виде она имплицирует определенное равенство воюющих сторон, в том числе моральное. Ведь «междоусобная брань» в русском языке имеет плохие коннотации, в литургических литиях от нее просят избавить. Впрочем, постулируя этно-культурную близость, эта формулировка оставляет в стороне вопрос о зачинщике брани и о том, что она проходит поверх государственных границ.

Несмотря на отрицательные коннотации, формулировка о междоусобной брани ценна для Москвы еще и тем, что традиционно применяется не только в отношении гражданских войн, но и войн между русскими княжествами. А их отдельное друг от друга существование общество помнит из школьных курсов и исторической беллетристики как нечто дурное и необоснованное, границы между ними не воспринимает как государственные, а само их наличие — ситуация, которая должна быть разрешена в пользу единства, и кто ее так разрешает, тот и молодец.

Неприятно, в том числе для русской партии войны, уравнивая воюющие стороны, выражение «междоусобная брань» вписывается в поток представлений обычных граждан России о некоем временном состоянии разделения, которое должно быть преодолено в пользу единства, в том числе военным путем. А причиной разделения могут быть и внешние силы.

Но и сами внешние силы являются целью обращения о рождественском перемирии. Его важный внешний адресат — устающее от войны мировое общественное мнение вне Запада и в самих западных странах. Незападному миру, а также огромной части граждан и институций старой Европы некомфортно жить рядом с ужасной Россией. Здесь от шахтера до папы римского жадно ловят малейшие признаки нормальности России. Церковь как миротворец — знакомый признак такой нормальности, который утешит и шахтера, и папу.

Мало кто вне России в подробностях следит за внутренними высказываниями патриарха и других спикеров РПЦ — за их милитаристской риторикой, за проповедями о том, что лучше разрушенный город, чем гей-парад в нем, за призывами к борьбе с мировым сатанизмом. Зато многие заметят, что русский патриарх предложил мир, а украинцы его отвергли. Это до некоторой степени отвечает поиску обычными западными гражданами нового баланса, их страху иметь дело с вооруженным злом со сбивчивой программой и неясными, но широкими границами дозволенного.

У патриаршего предложения о рождественском перемирии были очевидные внутренние издержки — в распаленной партии войны не могли понравиться формулировки о междоусобной брани и даже сама идея мирной инициативы. Однако предложение явно тестирует новые военно-политические технологии, где очередная эскалация боевых действий или бомбардировок будет время от времени предваряться мирными инициативами прикрытия. Эти призывы должны создавать температурные колебания в мировом и украинском общественном мнении, которое предполагается прогонять между полюсами мирных предложений и ужасов войны, в надежде привести его в нужное для Кремля состояние. 

Патриарх и перемирие. Зачем РПЦ призывала к прекращению огня — Carnegie Endowment for International Peace