Религиозный экстремизм в Центральной Азии: основные общие причины появления

Андрей Валентинович Грозин

Заведующий отделом Средней Азии и Казахстана Института стран СНГ

Одним из вызовов в Центральной Азии (ЦА) в настоящее время являются проявления религиозного экстремизма. Высокая значимость изучения феномена религиозного экстремизма связана с тем, что он представляет собой угрозу безопасности и стабильности, территориальной целостности государства. А также в связи с ростом количества граждан, выехавших/выезжающих для участия в вооружённых конфликтах на Ближнем и Среднем Востоке.

Согласно мнению ряда ученых, термин «экстремизм» в широком смысле означает приверженность к крайним мерам. Если перенести данное понятие на религиозную почву, то это приверженность в религиозной сфере к крайним взглядам и действиям, основу которого составляют насилие, жестокость и агрессия.

Целью религиозного экстремизма является возбуждение религиозной вражды и ненависти, религиозно камуфлированная деятельность, направленная на захват власти, ведущая к изменению государственного строя, суверенитета и территориальной целостности.

Таким образом, выступая как крайняя форма социального деструктивного действия, религиозный экстремизм создает угрозу безопасности государства, основам стабильного развития общества.

Проблемы религиозного экстремизма в мире исследуются многими учеными, исследователями, экспертами, однако пока нет единого мнения в отношении данного феномена. Его проявления, разновидности, перспектив развития, различия в масштабах, содержании, мотивации проявлений имеют свою специфику в зависимости от исторических, социально-экономических, политических, региональных и др. факторов.

Для успешной борьбы с экстремизмом, по мнению исследователей, необходимо концептуальное осмысление этого феномена, разработка методологической базы и методики исследования его сущности. От этого прямо зависит эффективность государственных решений в области антиэкстремистской борьбы.

В данном докладе мы постараемся хотя бы схематично рассмотреть основные причины появления религиозного экстремизма в республиках Центральной Азии. Их можно условно разделить на объективно существующие и носящие субъективный характер. Данное деление условно, поскольку жестких рамок между ними нет, на лицо их взаимопереплетение и взаимообусловленность.

Рассмотрим эти причины в тезисном порядке.

К объективно существующим причинам роста исламистского экстремизма в Центральной Азии, безусловно, следует отнести комплекс социально-экономических и внутриполитических проблем, а также проблемы внешнего влияния на ситуацию в регионе.

Не стоит забывать о том, что основной в последние полтора-два года проблемой, влияющей на ситуацию в сфере безопасности ЦА является воинствующий исламистский экстремизм, ситуация в Афганистане и перспективы расширения зоны нестабильности на постсоветскую Азию. Основные военно-политические, экономические, дипломатические и иные шаги руководства стран региона диктуются, в первую очередь, стремлением избежать дестабилизации своих политических режимов (не важно, по типу «арабской весны» или «баткентских воин»). Отсюда и то внимание с которым в ЦА относятся к тематике т.н. «Исламского государства» (ИГ/ИГИЛ/ДАИШ(запрещена на территории РФ)).

Спецпредставитель России по Афганистану Замир Кабулов еще в середине сентября 2014 г. в интервью «Интерфаксу» сделал заявление о том, что часть афганских талибов, как считают в Москве, перейдет под знамена ДАИШ, которое неоднократно высказывало претензии на контроль над территорией Афганистана и странами ЦА (т.н. «вилаят Хорасан» будущего «Халифата»). Он указал, что среди талибской молодежи (Кабулов использовал любопытный термин «исламские космополиты») именно ДАИШ воспринимается как наиболее радикальная, а потому и предпочтительная сила, к которой они потянутся. Больше того, тогда З. Кабулов сообщил, что в Афганистан уже проникли «сотни боевиков» этой организации.

Ситуация в ИГА в 2015-2016 гг. подтвердила правильность данных оценок. Если в 2014 г. число боевиков ДАИШ на афганской территории оценивалось в 300−400 человек, то сейчас – не менее 7 — 8 тыс. Т. о., для всего региона имеет место внешнее силовое давление, как одна из причин роста экстремизма.

Не смотря на обилие «горючего материала» внутри стран ЦА, для инициирования конфликта в регионе необходим внешний толчок, «зажигалка». В этом, по нашему мнению, и может заключаться роль джихадистских радикалов.

Выходцев из стран СНГ, по часто приводимым оценкам, на территории Афганистана и Пакистана около 4-х тысяч[1]. Часть из них в 2013-2015 гг. передвигалась на север, в провинцию Талукан (ближе к таджико-афганской границе). Есть подобные отряды в Кундузе и в афганском Бадахшане[2]. Значительные группировки сосредоточены в Фарьябе, Бадгисе и Джаузджане – вблизи Туркмении[3].

Т.н. «Исламское государство» (запрещена на территории РФ) уже превратилось в серьёзную проблему для Центральной Азии.Этому способствует объединение сил выходцев из ЦА — боевиков в Афганистане, Пакистане, Сирии и Ираке[4].

Политические элиты Центральной Азии ставят проблему радикализации ислама на одно из первых мест в ряду угроз, способных кардинально изменить ситуацию в их странах. Исламистов обвиняют в подрыве светских устоев власти и декларируемой свободы вероисповедания, планах превращения Ислама в альтернативу светскому вектору развития государств ЦА, в том числе и путем создания на территории региона теократического государства.

Озабоченность правящей элиты ЦА возможностью дестабилизации региона с помощью исламистского экстремизма обоснована, если учесть ряд обстоятельств.

Во-первых, это исторический прецедент, связанный с приходом к власти в Таджикистане в начале 1990-х годов исламо-демократической коалиции, оставившей след в общественно-политической жизни страны.

Во-вторых, это быстрое накапливание в государствах ЦА критической массы внутренних проблем. В их числе – бедность, коррупция, неэффективный госаппарат, безработица, межэтнические, межклановые трения, рост влияния наркомафии, разрушение социально значимой инфраструктуры, низкие темпы экономического роста и пр. Эти проблемы уже используется местным исламистским подпольем для дискредитации светских правящих режимов. Специфика «династийно-бессменных» правящих режимов в странах ЦА не дает оснований ожидать, что удастся преодолеть те глубинные причины, которые способствуют успеху агитации со стороны радикальных исламистских и террористических организаций[5].

Инфраструктура, дороги, электростанции, больницы и школы, построенные во времена СССР, медленно, но неуклонно разрушаются, а следившее за их состоянием последнее поколение советских специалистов исчезает. Через пять-десять лет в классах некоторых центральноазиатских республик не будет учителей, в больницах – врачей, а отсутствие электричества станет нормой. Разрушение инфраструктуры может стать причиной падения слабых режимов.

В-третьих, геополитическое соседство ЦА с зонами нестабильности и конфликтов в Афганистане, Пакистане, Синьцзяне. Постепенная деградация ситуации в Афганистане ведет к ситуации, когда центральноазиатским государствам будет сложно противостоять возникающим проблемам и отражать, в случае необходимости, вызовы воинствующего исламизма.

В-четвертых, сохраняетсядемонстрационный эффект т.н. «арабской весны», изначально нацеленной на социально-политические перемены, демократизацию общественной жизни, но в итоге облегчившей проникновение во власть религиозным экстремистам, ранее исключенным местными светскими авторитарными режимами из участия в политической жизни.

Стоит отметить, что существует ряд неясностей относительно реальных возможностей радикальных исламистских движений дестабилизировать ситуацию в ЦА. Ведь эта угроза часто используется правящими режимами государств региона как предлог для ужесточения политического контроля, для политических преследований оппонентов и традиционного «выбивания» различных преференций у мировых центров силы.

Представляется, что экстремисты на афганской территории пока не располагают возможностью сконцентрировать на границе силы, достаточные для масштабного вторжения в ЦА, и армии постсоветских республик способны отражать нападения небольших отрядов исламистов. Однако ситуация меняется с каждым годом и с каждым годом она становится все сложнее.

Опасность представляет и возможное соединение социального и религиозного факторов, при том, что исламская революция в краткосрочной перспективе вряд ли реально угрожает какой-либо республике ЦА, несмотря даже на то, что в Узбекистане и Таджикистане, например, роль ислама традиционно высока. Более вероятен вариант «афганизации» или же «киргизации», когда в рамках долгосрочной нестабильности и войны кланов исламисты становятся все более значимым элементом всеобщего, становящегося привычным, беспорядка.

Показательно в этом смысле постепенное ухудшение ситуации в самом благополучном в социально-экономическом смысле государстве региона – Казахстане.

События в Актобе (Актюбинске) летом 2016 года показали, что на территории страны могут действовать крупные, до 50 человек, «спящие ячейки» готовые к рискованным вооруженным выступлениям. Атаки 5 июня 2016 на оружейный магазин и воинскую часть по форме больше всего напоминали попытку захватить город – воспользовавшись фактором внезапности и расслабленностью силовиков.

После теракта в Актюбинске в РК активно заговорили о салафитах, на которых возложили официальную ответственность за нападения: оказалось, что в стране около 15 тысяч последователей салафизма, 80 тысяч человек постоянно сидит на салафистских сайтах, в тюрьмах около 500 или 600 осужденных исламистов. Нет данных о том, насколько велика в Казахстане как-либо связанная или сочувствующая экстремистам среда. По данным КНБ, только в одной Актюбинской области на учете в качестве салафитов состоят 1565 человек, 90 из которых числятся склонными к терроризму («являются потенциальными «джихадистами»). Данные по всему Казахстану недоступны. Причем нужно учитывать и несовершенство учета спецслужб Казахстана. Например, в группировке, совершившей теракт в Актюбинске состояло минимум 45 человек, практиковались общие собрания, большинство активистов знали друг друга, что облегчало работу спецслужб. Однако по итогам видно, что местные силовики оказались совершенно не готовы к теракту, т.е. либо вообще не знали о существовании крупной организации, либо не смогли создать для ее освещения агентурных позиций. Нельзя исключать, что значительная часть подпольной инфраструктуры осталась или остается до сих пор вне пределов поля зрения спецслужб РК.

Сейчас уже и сами власти РК признают, что террористическая угроза в стране теперь является не внешней, а внутренней проблемой. Например, в июле генеральный прокурор страны Жакип Асанов в ходе коллегии ГП РК заявил: «Раньше опасались терроризма извне. Теперь угроза изнутри. Президент Назарбаев отметил роль полиции и спецслужб в ликвидации террористов и призвал население изменить отношение к силовикам», — сказал генпрокурор. «Сегодня теракты — это угроза номер один в мире. Силовые структуры ориентированы на выявление и нейтрализацию террористов, для этого есть и законы, и средства, и кадры»[6].

В большинстве стран ЦА ситуация усугубляется «демографическим взрывом» перенаселения. Например, Узбекистан за последние 20 лет удвоил численность населения (32 млн. человек на октябрь 2016 г.). Стране катастрофически не хватает земельных и водных ресурсов, следствием чего служит перманентное обострение продовольственной проблемы. Следует добавить, что в Ферганской и Зерафшанской долинах средняя плотность населения достигает 500-600, человек на кв. км. Темпы прироста населения в Узбекистане одни из самых высоких в мире: ежегодный естественный прирост — около 700 тыс. человек. При этом 70% населения страны — молодежь до 25 лет, а примерно половина жителей не достигла 18 лет – идеальные (как в странах «арабской весны») пропорции для «цветной революции».

Еще более сложной выглядит ситуация в Таджикистане, традиционно лидирующем среди стран СНГ по рождаемости. Естественный прирост населения в течение 25 последних лет держится примерно на одном и том же уровне и составляет 23-24 человека на тысячу населения. Естественный прирост населения в абсолютных значениях колеблется в диапазоне от 180 до 200 тысяч человек ежегодно. В результате за годы независимости численность населения Таджикистана выросла с 5,5 млн. до 8,65 млн. человек (данные на первое полугодие 2016 г.), то есть прирост населения составил почти 60%. Численность населения только увеличивается и, по официальным прогнозам, составит к 2020 году 10 миллионов человек.

Таджикистан также является страной молодого населения, где более трети жителей (35%) составляют дети в возрасте до 15 лет. Сложность ситуации признает даже президент РТ Э. Рахмон: «Сейчас внутренний трудовой рынок не имеет возможности обеспечить работоискателей рабочими местами. Ежегодно почти 150 тысяч выпускников средних общеобразовательных и специальных учебных заведений вступают в рынок труда, и сегодня на одно вакантное место приходится 7 претендентов… Обеспечение достойной зарплаты превратилось в одну из актуальных проблем»[7].

В настоящее время в ЦА уже ощущаются последствия перенаселенности: участились случаи конфликтов из-за земли и воды, не хватает детских дошкольных учреждений и школ. Проблемы будут интенсивно нарастать в ближайшие годы, поскольку численность населения большинства стран ЦА растет в геометрической прогрессии, а создание рабочих мест, строительство доступного жилья и инфраструктуры из года в год все сильнее отстает от потребностей населения.

Сейчас проблема занятости в ЦА во многом решается за счет массовой трудовой миграции в Россию, где общее число приезжих, по неофициальным оценкам, составляет 4–5 млн. человек, то есть почти 10% всего населения региона. Однако Россия, очевидно, будет и далее регулировать доступ мигрантов на свой рынок труда, наводя порядок в сфере потоков трудовых ресурсов. К тому же экономический кризис уже привел к частичному оттоку иностранной рабочей силы и резкому снижению — в некоторых странах на четверть, — объемов переводов из РФ в Центральную Азию. По прогнозам, это падение продолжится[8].

Относительно субъективный характер носят причины, носящие социально-психологический, культурный и иной, схожий с этим, характер. Назира Курбанова, директор Института истории и социально-правового образования Кыргызского государственного университета им. Арабаева достаточно полно перечислила этот комплекс причин религиозной радикализации в ЦА[9].

Основной причиной обращения людей к экстремизму и радикализму является недовольство, ищущее выход. Недовольство формируется из комплекса факторов внешнего и внутреннего характера.

Внешние факторы, это:

— процессы глобального мирового противостояния;

— геополитическое влияние извне;

— динамика ситуации в самих государствах ЦА;

— заинтересованность мировых сетевых экстремистских организаций в расширении своей социальной базы;

— бесконтрольно растущий в ряде стран ЦА поток религиозной литературы извне, не всегда проходящей соответствующую экспертизу;

— деятельность вербовщиков под видом миссионеров, прибывающих в страны ЦА, конспирирующих свою деятельность оказанием благотворительности, строительством и возрождением культовых сооружений, образованием и пр.

«Повышенный интерес внешних радикальных группировок к Кыргызстану в большей степени продиктован геополитическим положением нашей страны, которая находится в центре интересов, как России и других стран региона, так и США и Великобритании, — уверен директор аналитического центра «Религия, право и политика», Кадыр Маликов. — Наращивание экстремистского ресурса внутри нашей страны является прямым следствием именно противостояния этих держав. Процессы, радикализации в нашей стране конечно, связаны с событиями в Сирии, Турции, сегодняшнем Афганистане. Но! Эта связка носит уже не столько идеологический, сколько геополитический характер. Сегодня экстремизм и терроризм превратились в геополитический инструмент влияния»[10], — говорит эксперт.

Внутренний фактор, влияющий на формирование и закрепление экстремистской мотивации – экстремальная социальная ситуация в обществе. Затянувшийся социально-экономический, политический, духовный кризис вкупе создает экстремальную социальную ситуацию. Одним из главных факторов влияющих на формирования экстремистской мотивации является недовольство своим личным социальным положением. Здесь на первый план выходит имущественное неравенство, являющееся первичной предпосылкой неудовлетворенности жизнью лиц, резкое критическое падение уровня жизни ряда социальных групп центральноазиатских республик.

Абсолютное большинство экстремистов являются психически здоровыми людьми, хотя западные психологи часто называют их лицами, страдающими психическими расстройствами (психопатами или социопатами). С этим сложно согласиться – социопатам сложно (если, вообще, возможно) не только координировать свои действия, но и соблюдать элементарную дисциплину. Например, по Кыргызстану Бакыт Дубанаев и профессор Татьяна Дронзина провели исследование в отношении экстремистов (29 чел.), побывавших в Сирии, находящихся в местах лишения свободы. Вывод коллег однозначен: все психически здоровы. То же самое продемонстрировало и недавнее масштабное исследование в Казахстане, проведенное Казахстанским институтом стратегических исследований при президенте РК под руководством Ерлана Карина. Схожие выводы по Казахстану были получены в более детализованном исследовании более раннего периода[11].

Пытаться найти некую единую причину, заставляющую человека встать на путь экстремизма, так же бесполезно, как составлять психологический портрет террориста, исходя из его социальной, этнической принадлежности или внешнего вида.

Меркантильный мотив и бедность не всегда является основными причинами вхождения людей в экстремистские организации. Чаще всего в экстремистскую деятельность граждане ЦА идут ради денег, реже — ради иных материальных благ. Это объясняется тем, что экстремизм, как и любая иная человеческая деятельность, особенно если она направлена на достижение определенной цели, часто представляет собой некий «оплачиваемый труд».

Но руководители и активисты экстремистских и радикальных организаций в ЦА отнюдь не принадлежат к бедным и обездоленным. По собранным профессором социологии Пенсильванского университета американским исследователем Марком Сейджменом данным, складывается иной социальный портрет террориста: три четверти террористов — выходцы из рядов среднего класса и высших слоев общества. Подавляющее большинство террористов или 90% — это представители благополучных, полных семей. 63% закончили колледжи, что говорит само за себя при сравнении со средними показателями в 5-6%, характерными для учащейся молодежи стран «третьего мира». Исследование Б. Дубанаева и Т. Дронзиной также констатирует, что «среди побывавших на войне в Сирии исследуемых лиц не было безработных, у них не было неразрешимых финансовых проблем (за исключением одного случая), хотя большинство были не удовлетворены своим материальным положением. Были среди них и состоятельные бизнесмены»[12].

К агрессивному радикализму ведет как отсутствие полноценного знания о сущности религии, так и отрывочное «полу-знание». Если полное отсутствие религиозного знания и практики ведет к эгоизму и аморальности, то половинчатое, отрывочное понимание приводит к агрессивному радикализму. Когда человек поверхностно знает основы религии, он «зацикливается» на второстепенных вещах, не уделяя внимания общей сути. Такой человек принимает за религиозную истину мнение другого, более харизматичного человека, путает тексты Корана с метафорами и аллегориями, не может отделить твердые факты от простых предположений и пр.

Экстремизм подпитывается мифотворчеством, как яркая и необычная деятельность для части обеспеченных и достаточно образованных молодых людей, не нашедших цель и смысл жизни. Молодежная романтика, желание придать своей жизни особую значимость, зачастую сопровождается уходом от действительности в миф, воображая себя бесстрашными героями, несущими людям счастье, устанавливающими справедливость силой и жертвами. Молодых людей занимает связанный с «борьбой с Системой» риск. «Психологическую привлекательность» экстремистской деятельности, по нашему мнению, часто можно объяснить мотивом интереса к экстремизму как новой сферы деятельности.

Как отмечает Н. Курбанова, одной из причин радикализации, ведущей к экстремизму личности в Кыргызстане является высокая политизированность религии в республике, перенос акцентов с религиозной этики на политическую идеологию. Религиозный экстремист в той или иной степени выражает неприятие светского общества и других религий. Примером могут служить «Хизб-ут-Тахрир» (ХТИ) и активисты джихадистско-такфиристских течений салафитской направленности. Вызывающим много вопросов в киргизстанском обществе являются салафиты: в отличие от Кыргызстана в остальных государствах ЦА он запрещен как основа экстремизма и такфиризма. В Кыргызстане он малоизучен, поэтому эксперты, теологи, религиоведы дают ему различные определения: для госслужащих – это радикальное движение, идеологией которой выступает джихадизм, для неофициального ислама – это призыв к предшествующим исламским традициям времен Пророка Мухаммада, для силовиков – это один из инструментов иностранных спецслужб[13]. Некоторые в КР считают салафизм формой протеста против «официального ислама».

Опасность салафизма заключается, в том, что по мнению его сторонников, религия должна быть не только личным делом человека, но и основой устройства общества. Для достижения этого призывают к активным и насильственным действиям во имя прихода к власти «истинных» мусульман.

Общеизвестно, что на уровень религиозного экстремизма во всех странах Центральной Азии оказывает значительное влияние идеологический вакуум, трансформация мировоззрения социума и масштабный духовно-идеологический кризис.

После кризиса коммунистической идеологии, в ЦА образовался идеологический вакуум, который начал заполняться религиозно-политическими идеологиями. Духовный и идеологический кризис почти всегда приводит к появлению идейной пустоты, которая может быть заполнена идеями экстремистского характера. В каждой из республик региона в разные периоды времени и с разным успехом этот вакуум пытаются заполнить различным новым идейным содержанием.

Известно, что основное внимание проповедники религиозного экстремизма в своей деятельности уделяют маргинальным слоям населения. При этом маргиналам, в силу их потребности быть кем-то, легко навязать любые политические взгляды, обещающие четкий социальный статус, значимость. Особую активность в отношении маргинальных слоев проявляют крайние радикальные политические силы и религиозные экстремистские объединения. Действуют при этом они достаточно шаблонно: объявляют их ведущей силой, «солью земли» и обещают немедленное изменение их статуса в смысле его повышения.

Все вышеотмеченное заставляет человека отказаться от идентичности, народа и своей страны и принять модель транснационального товарищества. Маргинальность способствует созданию конфликта личности с общепринятыми нормами, традициями, сложившейся политической ситуацией, состоянию тотальной оппозиции к обществу и его ценностям. Далее вербовщик внушает им чувство безопасности и защищенности, предлагает понятную идеологическую форму мировосприятия, помогая понять, как легко и просто можно изменить мир посредством насилия.


[1] Королев О. Центральная Азия – новая горячая точка на карте мира. Ликвидация угроз дестабилизации Центральной Азии становится приоритетом для России / Федеральное агентство политических новостей. 2016, 3 марта / URL:

[2] Roggio B. Taliban Mass in Northern Afghanistan to Swear Allegiance to New Emir / Long War Journal. 2015, August 27 / URL: http://www.longwarjournal.org/archives/2015/08/taliban-mass-in-northern-afghanistan-to-swear-allegiance-to-new-emir.php

[3] Косимшо Искандаров: Афганский вопрос и безопасность региона Центральной Азии / CABAR.asia. 2016, 31 мая / URL: http://cabar.asia/ru/kosimsho-iskandarov-afganskij-vopros-i-bezopasnost-regiona-tsentralnoj-azii/

[4] Kucera J.State Department Downplays ISIS Threat in Central Asia / Bug Pit (blog) / EurasiaNet. 2015, June 12 / URL: http://www.eurasianet.org/node/73836

[5] Халатян А. Центральная Азия: пролонгация династических режимов приближает «Арабскую весну». EADaily. 2016, 30 мая / URL: https://eadaily.com/ru/news/2016/05/30/centralnaya-aziya-prolongaciya-dinasticheskih-rezhimov-priblizhayet-arabskuyu-vesnu

[6] Генпрокурор: Раньше опасались террористов извне, теперь угрозы изнутри. NUR.KZ . 2016, 22 июля / URL: https://www.nur.kz/1198109-genprokurorransheopasalisterror.html

[7] Касымбекова В. Демографические аномалии Таджикистана. Asia-Plus. 2016, 16 нояб. / URL:

[8] Trilling D. Remittances to Central Asia Fall Sharply, as Expected / Inside the Cocoon (blog). / EurasiaNet. 2015, April 21 / URL: http://www.eurasianet.org/node/73061

[9] Курбанова Н. Религиозный экстремизм в Кыргызстане: причины появления, проявления и вероятные сценарии развития. Stan Radar. 2016, 22 нояб. / URL: http://www.stanradar.com/news/full/23017-religioznyj-ekstremizm-v-kyrgyzstane-prichiny-pojavlenija-projavlenija-i-verojatnye-stsenarii-razvitija.html

[10] Коенкозов С. Центральная Азия: Раздолье для демократических фантазий. Snob.kg. 2016, 8 дек. / URL: http://snob.kg/labirint/pro-svobodu/item/306-tsa-razdole-dlya-demokraticheskikh-fantazij

[11] Шибутов М., Абрамов В. Терроризм в Казахстане 2011-2012 гг. Алматы, 2012.

[12] Вейцель Р. ИГИЛ – не религиозная организация. Ислам в СНГ. 2015, 26 янв. / URL: http://www.islamsng.com/kgz/report/8608.

[13] Курбанова Н. Религиозный экстремизм в Кыргызстане: причины появления, проявления и вероятные сценарии развития. Stan Radar. 2016, 22 нояб. / URL: http://www.stanradar.com/news/full/23017-religioznyj-ekstremizm-v-kyrgyzstane-prichiny-pojavlenija-projavlenija-i-verojatnye-stsenarii-razvitija.html.

Обращаем ваше внимание на то, что организации: ИГИЛ (ИГ, ДАИШ), ОУН, УПА, УНА-УНСО, Правый сектор, Тризуб им. Степана Бандеры, Братство, Misanthropic Division (MD), Таблиги Джамаат, Меджлис крымскотатарского народа, Свидетели Иеговы признаны экстремистскими и запрещены на территории Российской Федерации.


Опубликовано

в

,

от

Метки: