Исламская Республика не стремится стать региональной сверхдержавой, обладающей ядерным оружием
Саид Гафуров
Напряжение в Персидском заливе нарастает — Великобритания заявила, что ее военный флот будет сопровождать проходящие через Ормузский пролив суда под «Юнион Джеком». После задержания 4 июля иранского танкера Grace I властями британского Гибралтара Вашингтон пытается сформировать коалицию для патрулирования Ормузского пролива. Тегеран, в свою очередь, прилагает усилия «по обеспечению безопасности не только в Персидском заливе и Ормузском проливе, но и в Баб-эль-Мандебском проливе и Индийском океане».
Рассуждая о динамике текущей военно-политической ситуации на Среднем Востоке, начинать, по всей видимости, следует с концепции политических целей войны, изложенных Карлом фон
Клаузевицем: «Первоначальные политические намерения подвергаются в течение войны значительным изменениям и, в конце концов, могут сделаться совершенно другими именно потому, что они определяются достигнутыми успехами и их вероятными последствиями». И такие изменения мы наблюдаем в позициях всех участников конфликта. Важно понимать, что внешняя и внутренняя политика стран Среднего Востока — точно так же, как американская, российская, китайская и любая иная, — является результирующей от усилий множества самых разнообразных сил, имеющих часто противоположные интересы. И подковерная внутренняя борьба за влияние на внешнюю политику бывает очень жесткой.
О чем думают в Тегеране?
Через влиятельные, но ангажированные СМИ: и на Западе, и на Востоке, — идет массовая пиар-кампания, инициированная, в основном, Саудовской Аравией, что Иран якобы поддерживает восстания в арабских странах, планируя создание «шиитского полумесяца» в западной части Азии.
В мировом общественном мнении ставится вопрос о способности Ирана оказывать решающее влияние в регионе после «арабской весны». Но если весь мир воспринимает Исламскую Республику в качестве мощного участника Большой игры, то в самом Иране, к удивлению автора этих строк, в общественном мнении, и даже во взглядах государственных деятелей широко распространено довольно унылое позиционирование своей страны как государства Третьего мира, не способного быть самостоятельным субъектом глобального развития и мировой политики. Конечно, иранцам лучше известны их проблемы, но ведь, с другой стороны, большие объекты, как говорил поэт Сергей Есенин, лучше видны на расстоянии.
Тут очевидна и ошибка в модальности: фраза «может оказывать влияние на ситуацию в других странах» вовсе не тождественно выражению «оказывает влияние» или «хочет оказывать влияние». Конечно, по Бисмарку, для политики важны не намерения, а потенциал той или иной страны. Но, странным образом, вопрос об интенциях и мотивациях Исламской Республики на нынешнем этапе забывается. Американцев и разных прочих саудовцев пугает сама возможность такого влияния.
В Иране, как и везде, нет «единой политической воли». Это демократическое государство, в котором существуют различные политические тенденции, в том числе — связанные с поддержкой (или с отказом от поддержки) шиитских движений во всем мире, причем действующий президент Хасан Рухани считается представителем умеренной линии, тогда как существует много более радикальных политических сил, полагающих, что Тегеран должен гораздо активнее поддерживать и защищать своих единоверцев по всему миру.
Иран давно отказался от самой идеи экспорта исламской революции, которая даже изначально предполагала не столько внешнеполитические акции, сколько построение в Исламской Республике такого общества, которое стало бы примером, образцом государственного и общественного устройства для мусульман всего мира.
Помимо прочего, война, в том числе и прокси-война, — дело весьма дорогое, не столько для национальной экономики (давно известно: «война повышает кредит»), сколько для бюджета воюющей страны. Поэтому в Иране, переживающем ситуацию финансового и бюджетного кризиса, войны категорически не хотят, хотя и не боятся ее.
Конечно, навязывать шиитскую версию ислама суннитам — это абсурд, но глупо спорить, что стремления к лидерству в мусульманском мире у Ирана и ряда других исламских стран, включая Саудовскую Аравию, отсутствуют. Но это вопрос идеологии, а не вооруженной борьбы. В Иране, кстати, есть свои сунниты, хотя их не очень много, но нет никаких свидетельств о каких-либо нарушениях их прав.
Пройдя через множество расколов, обеспечивая религиозное обоснование самым разным социальным течениям: от революционных, до ультрареакционных, — шиизм встретил XXI век не только государственной религией Ирана, но и важнейшим элементом конфессиональной ситуации в Ливане, Азербайджане, Ираке, а в других странах обеспечивая религиозной идеологией социальное недовольство многих угнетенных или считающих себя угнетенными этнических и социальных групп.
Конечно, когда шииты на протяжении истории приходили к власти, особо справедливого и прекрасного общества им построить не удавалось, но, тем не менее, правы те аятоллы, которые говорили, что шиизм — это «добрый ислам, терпимый ислам, равновесный ислам, умеренный ислам». Трудно пережить столько веков гонений (устойчиво расширяя свое влияние) — и не обладать этими качествами.
Исторически главным союзником Тегерана в регионе была Сирия. Сближению двух стран способствовали геостратегические причины: и Иран, и Сирия граничат с Ираком, который при Саддаме Хусейне проводил агрессивную политику по отношению к своим соседям. Президент Сирии Хафез аль-Асад не был согласен с претензиями Саддама на роль лидера «левого блока» арабских государств, подкрепленными военной мощью Ирака. Правящие сирийское и иракское крылья общеарабской Партии арабского социалистического возрождения (Баас или ПАСВ) враждовали не на шутку, обвиняя друг друга в предательстве. С Ираном Ирак бессмысленно и кроваво воевал 8 лет только для того, чтобы подписать мир на условиях возвращения к довоенной ситуации.
После оккупации Ирака странами НАТО Тегеран стал проводить умную и тонкую политику, нацеленную, в конечном счете, на возвращение мира в Ирак. Немаловажную роль в этом играла и взвешенная политика сирийского руководства.
Политическое фиаско США в Ираке открыло двери для усиления иранского влияния в этой стране. При этом ни один духовный лидер иракских шиитов не призывал к перенесению в Ирак персидской модели общественного и государственного устройства. Ирану также нужен дружественный Ирак, а не уменьшенный клон самого себя.
В результате к концу второго десятилетия XXI века Иран стал одним из наиболее влиятельных внешних игроков в богатом нефтью Ираке, что, помимо всего прочего, дает Исламской Республике сухопутный коридор для выхода к Средиземноморью через сирийские порты.
Помимо требований realpolitik, важное значение имел тот факт, что важная часть сирийского руководства принадлежала к алавитам, а для межобщинных отношений в исламе, начиная, наверное, с конца XVIII века, характерно сближение разных течений шиизма. Таким образом, сирийско-иранский союз приобретал дополнительное религиозное измерение, способствующее политическим договоренностям о благоприятном региональном балансе сил.
Этот альянс впоследствии расширился за счет включения «Хезболлы», которую создали наиболее обездоленные массы шиитов южного Ливана. Ирония истории заключается в том, что западные страны сначала радовались созданию «Хезболлы», считая своим главным врагом в арабском мире левые, секулярные силы, которые чаще всего возглавлялись немусульманами.
«Хезболла», опираясь на поддержку Сирии и инструкторов иранского Корпуса стражей исламской революции (КСИР), сформировала мощную базу в Баальбеке в непосредственной близости от сирийской границы.
Союз Ирана, Сирии и «Хезболлы» был основан на поддержке Палестинского движения сопротивления режиму в Тель-Авиве. Успехи «Хезболлы», отразившей в 2006 году очередную агрессию израильской военщины, вторгшейся в Южный Ливан, придали этому союзу беспрецедентное чувство веры в себя, которое нашло отражение и в союзе с фракциями Палестинского сопротивления, не поддерживающими ФАТХ. С другой стороны, именно в Палестине саудовская пропаганда наиболее сильна, и иранские бизнесмены при экспорте своих товаров вынуждены учитывать антииранские настроения палестинцев.
Влияние Исламской Республики в мусульманском мире на протяжении последних двух десятилетий носит мирный по своей природе характер, основанный на экономическом сотрудничестве. Даже американская разведка и Пентагон подчеркивают, что «иранская угроза» носит невоенный характер, поскольку оборонные расходы Ирана ниже, чем аналогичные расходы остальных стран региона; военная доктрина Исламской Республики является оборонительной по своему характеру, а потому Иран имеет «ограниченные возможности для ведения военных действий за пределами страны».
Нужна ли Ирану атомная бомба?
На Западе хорошо понимают, что ядерного оружия (ЯО) у Ирана не только нет, но и нет возможности его создать даже в среднесрочной перспективе. Американские и европейские спецслужбы многократно это подтверждали.
Если проанализировать региональное расположение Ирана, находящегося на стыке Ближнего Востока, Южной и Центральной Азии, то нельзя не заметить, что он с четырех сторон окружен ядерными странами. На севере это Россия, к востоку — Индия и Пакистан, создавшие уже не только ядерные боеприпасы, но и баллистические ракеты для их доставки. На западе от Исламской республики у Тель-Авива, отказавшегося подписать Договор о нераспространении ядерного оружия, есть несколько сотен различных ядерных боезарядов, а в Катаре расположена база ВВС США, где размещаются бомбардировщики, способные нести ЯО.
Военные ядерные исследования везде направлены на разработку не только ЯО, но и средств защиты от него. Оборонные (включая и гражданскую оборону) разработки в этой области гораздо важнее, чем собственно бомба, они должны вестись и ведутся повсюду. ДНЯО против этого не возражает.
Стремление Ирана реализовать в атомной области свои права как участника Договора о нераспространении ядерного оружия вызывают на Западе опасения в возможности двойного использования ядерных технологий, производства компонентов для создания ЯО. Но возможность и ее реализация — это очень разные вещи.
В качестве стратегического оружия сдерживания атомная бомба Тегерану просто не нужна — для нее нет целей. В то же время, Иран является региональной супердержавой в сфере конвенционального оружия, а его технологические достижения только увеличивают отрыв от соседей.
Страны НАТО (за исключением малообжитой части Турции) расположены слишком далеко, и без массового производства безумно дорогих для не очень большой страны баллистических межконтинентальных ракет или стратегических бомбардировщиков Иран не сможет угрожать потенциальным противникам. Россия, с нашей огромной территорией и редким населением, — вообще для применения иранского ЯО цель сомнительная (до крупных центров от Ирана далековато). Остаются Индия и Пакистан, но с ними, учитывая наличие у них ЯО, воевать, во-первых, дело безнадежное, а во-вторых, хиндустанцам выходить за пределы своего великого полуострова не свойственно — слишком они самодостаточны.
Однако есть один очень важный момент, довольно трудный для понимания русского человека. Люди, конечно, везде одинаковые — мы один биологический вид. Где бы человек ни жил — повсюду он от боли плачет, а от радости улыбается, везде детей женщины рожают в муках. Но условия, в которых существуют разные человеческие сообщества, влияют на мировоззрение, мироощущение и миропонимание, а опосредованно и на оборонную политику разных стран.
Так сложилась российская история, что мы живем тонким слоем, распластанным по огромным равнинам, которые мало подвержены стихийным катаклизмам, где самым страшным природным бедствием являются холода зимой, речные наводнения и пожары. Редкость населения и благостность жизни на равнинах порождают в нашем национальном сознании ощущение (ложное) возможности одолеть чудовищные титанические силы, порожденные природой и человеком.
Но есть и другие страны — например, Япония или Иран, — где люди постоянно, ни на секунду не переставая, живут в страхе перед возможным стихийным бедствием. Цунами или землетрясения для них — не картинка из телевизора, а реальность, часто пережитая лично и, безусловно, ставшая частью национального мировоззрения. Они гораздо сильнее опасаются могущества природы, чем мы. Так что не следует забывать — в этом отношении персы от нас отличаются очень сильно.
И поэтому речи иранских политиков об имманентном зле, заключенном в военном атоме, следует понимать именно в этом контексте — человек в тщете своей возомнил себя богоравным и пытается разбудить чудовищные силы материального мира, подтолкнуть стихию.
Они не лукавят, когда предостерегают от чрезмерной горделивости бесхвостых приматов вида хомо сапиенс. Для нас такие особенности миропонимания звучат парадоксально, для японцев же или иранцев не менее удивительно то, что нам такие элементарные вещи нужно разъяснять. Любой ядерный взрыв в горах Ирана породит тектонические подвижки такого масштаба, что мало не покажется никому.
Даже если допустить, что кто-то в Тегеране задумывается о создании ЯО, то следует признать, что рационально мыслящие лица, принимающие решения, прекрасно понимают, что стоит только один раз попробовать применить атомную бомбу против соседей (даже купленную на мировом «черном рынке» — что дешевле), — тут же последует такое возмездие, что даже представить страшно.
Лишь бы не было войны
Сейчас первоочередной задачей американской администрации, если не считать предвыборных аспектов, является решение внутренних экономических проблем США в условиях экономического кризиса и безнадежной торговой войны с Китаем. Открытие нового фронта, при наличии уже имеющихся в Ираке, Сирии и Афганистане, — это, в нынешних условиях, верный рецепт провала на выборах, что американский президент очень хорошо понимает.
Реальный прогресс в решении ядерной проблемы Ирана может начаться только тогда, когда США сменит приоритет со «смены режима в Иране» на конструктивное взаимодействие с Исламской Республикой: контроль над ядерной программой параллельно поэтапному снятию санкций и, прежде всего, возвращение Тегерану замороженных в банках США финансовых активов Ирана. Но в состоянии ли это сделать Вашингтон, не вызвав монетарного и бюджетного коллапса (замороженные иностранные активы вкладываются в считающиеся «безрисковыми» долговые обязательства США)?
В условиях санкционного режима против Ирана, с его вековыми традициями караванной торговли, спекулянты потирают руки от радости. От западных санкций простой народ может, конечно, и пострадать, но на практике в реальных условиях мировой торговли они просто не работают. Например, в Пекине сделали вид, что забыли об имеющихся с Тегераном торгово-экономических проблемах, и сориентировали китайский бизнес на расширение торговли с Ираном, пользуясь возможностью вышибить оттуда южнокорейских и европейских конкурентов. После победы на выборах правительство Индии тоже столкнулось с давлением США по ряду торговых вопросов.
Верно, что в отношениях с Западом у Ирана нет большого простора для маневра. Условия realpolitik дают преимущество тому, кто сильнее. Но Тегеран — защищающаяся сторона, и там научились, как говорят боксеры, «держать удар».
Тем важнее становится роль России. Дело даже не в том, что Иран является важнейшим партнером нашей страны в Каспийском регионе и на Среднем Востоке в целом, — дело в том, что наши народы веками жили рядом, а нашим детям и внукам предстоит рядом жить и дальше.
Мы можем и обязаны проводить самостоятельную политику, а политика независимого игрока на международной арене не должна быть чрезмерно практичной и даже, можно сказать, циничной — в плане получения сиюминутной выгоды, но в ущерб долгосрочным отношениям с соседями или применения столь любимых Западом двойных стандартов. Если Россия — страна, с которой должны считаться везде и всегда, то нам нужны решительные действия и уверенная политика. И дело тут вовсе не в кадровых назначениях, а в наличии политической воли.
Нам пора возвращаться в Иран в полном объеме. Верно, что, кроме самих иранцев, никто нашему возвращению туда не обрадуется. Но нас там ждут. И мы можем открыть новому иранскому правительству возможность выбора, которого он пока фактически лишен.